ING NYC MARATHON 2011.

Чикаго тоже 40-тысячный, там не так :) Но в плане организации американцы обычно молодцы, да. Ну и я согласна, что надо сразу настраивать себя просто на праздник, а не личный рекорд. Тогда разочарований будет меньше. Но все равно я считаю, что им надо требовать время с предыдущего марафона или полумарафона, что бы правильно распределять бегунов. При чем это хорошо всем - и тем, кто бежит быстро, и тем кто бежит-идет медленно. Ведь всегда лучше бежать с людьми, которые бегут примерно с твоим временем - никто никому не мешает :)

И я там был, мед, пиво пил... Судя по отзывам, ничего там не изменилось. 

   Первое воскресенье ноября в Нью-Йорке особая дата. Главные бегуны мира и просто счастливчики, имеющие такую возможность, стекаются сюда как в свою Мекку, чтобы повторить подвиг их древнегреческого кумира, воина Фиддипида из Марафонской долины.

  Я стою на 59-й улице в Манхэттэне, смотрю, как приближаются к финишу уцелевшие марафонцы, и пытаюсь сделать приличный снимок.  День замечательный, солнечный, хоть и ветренный, и на лицах спортсменов я хорошо читаю весь ужас предстоящих им впереди ещё двух миль. Кого-то из спортсменов я мог бы коснуться рукой, но фотоапарату это не помогает. Через головы прыгающих и кричащих болельщиков сделать что-то стоящее невозможно. Лица бегунов расплываются на дисплее, все кадры идут в «корзину». Дальние планы меня тоже не утешают, я знаю, что при увеличении и они расплывутся, но я снимаю и снимаю и, как всякий подлинный философ, тешу себя надеждой, что количество не может не перейти в качество.  

  Горечь от того, что я лишь зритель на этом празднике, не покидает меня. Потому, что когда в начале осени я вышел на сайт марафона, чтобы записаться в участники, оказалось, что  все счастливчики были зарегистрированы ещё до весны, и мне придется ждать следующего года, чтобы пробежать эти 42 километра и, что со счёта тоже не сбросишь, 195 метров. По-американски, правда, это звучит утешительнее: всего 26 миль и 385 ярдов...

   Что ж, во всяком случае, у меня есть возможность рассказать вам об этом забеге, о котором мечтает каждый марафонец. И меня воодушевляет, что уж я-то, пробежавший все эти марафонские километры и мили не раз, могу рассказать о нем, как не сможет никто другой - непредвзято, открыто - у меня ведь не было корысти бежать за призом или медалями победителей. Я ведь бежал, практически, по зову сердца. Или из любопытства, по крайней мере. Я смогу раскрыть читателю его тайны, всё, о чём молчали до сих пор марафонцы.

   Такую мечту я лелеял давно, со студенчества, но в первый раз это осуществилось в конце 90-х.   Это было в Миассе, и спортсмены бежали вокруг прекрасного озера Тургояк, славного своей чистотой. Марафон так и назывался, вполне двусмысленно, БЕГ ЧИСТОЙ ВОДЫ. Инициатива была моего брата, он большой любитель приключений. Он собрал целую команду из магнитогорцев, и меня, по-родственному, не забыл.

   Говорят, что бывают марафоны тяжелее, но тяжелее я бы уже не пробежал. Местность вокруг озера была гористая и некоторые подъёмы, казалось, приближались к 45 градусам, и на последних 20-ти километрах это превратилось уже в какой-то альпинизм. Отчётливо из того марафона я запомнил только начало. Там были два ненормальных, которые свистели в дудки и тащили, держа за ручки, приличных размеров алюминиевую бочку. Судьбы этой бочки я, увы, не узнал и больше её не видел, но ненормальными эти мужественные марафонцы выглядели настолько, что вполне могли донести бочку до финиша. Я же почти со старта занял прочное место в последней тысяче и стойко держался там всю дистанцию. И всё, может быть, было бы легче, если бы не горы и не мой напарник, милицейский лейтенант Валера. Он был профессиональный стайер, мастер спорта, и всерьёз готовился к московскому марафону. Марафон в Миассе был для него разминкой. И он благородно держался со мной всю дистанцию, давал советы по технике бега, учил дышать правильно; время от времени, когда я падал духом, пытался даже, на свой манер, развеселить, и подгонял всю дорогу. Каждый раз, когда я готов был перейти на шаг, он настойчиво предлагал на выбор - собрать в кулак волю, или просто сжать зубы - и продолжать бежать, чего бы это ни стоило. И клятвенно, как профессионал, заверял, что если я перетерплю, немного погодя станет легче. Все 42 километра говорил о втором дыхании, которое не может не прийти. Оно, вполне может быть, и приходило, но память моя этого не удержала.

   Впрочем, там были и длинные спуски, тогда было немного легче. На спусках я упорно не обращал внимания на Валерины предложения «прибавить», и иногда даже вообще уносился мыслями от марафона. В такие моменты моя прошлая жизнь проплывала перед глазами. На одном из тех длинных спусков я вдруг вспомнил, как это всё началось. Ведь я был обычным мальчишкой из 60-х, у меня и данных для бега не было. Я читал правильные книжки про пограничника Карацупу, занимался, кроме обязательных футбола и хоккея во дворе, самым тогда мужским спортом боксом. Но в восьмом классе зрение моё стало активно снижаться (может, книжки повлияли?), и доктора запретили мне выступать в соревнованиях. С боксом пришлось расстаться, но спорт я уже полюбил и как-то, почти незаметно для себя, перешёл на бег. Так и бегал, все старшие классы и институт, средние дистанции, а по окончании карьеры пристрастился к стайерским. И только сейчас до моего затуманенного непомерной нагрузкой мозга дошёл глубокий символизм произошедшего.  Ну подумайте сами, что ещё остаётся делать человеку, у которого не сложилась карьера боксёра?  Но марафон – это слишком. Меня и 10 километров устраивали. Ну, 15 по праздникам... Но пословица о том, что дурная голова не даёт покоя ногам была придумана про меня, иначе бы я никогда не побежал.

   Да, и совсем забыл, у марафонов есть и положительные моменты. На марафонах кормят и поят водой и чаем. И специально обученные организаторами люди, и просто добровольцы, стоят вдоль дистанции с корзинами бутербродов, канистрами с водой и напитками. Последним, как я, достаётся не много, но воды, а иногда и чая, всё же хватает. И вот уже далеко после двадцатого километра мы увидели столик с водой. На последующих марафонах я был подготовленнее, и первые почти 30 километров легко переносил без воды. Но сейчас для меня этот столик был как арык в пустыне. «Валера, это не мираж?», даже спросил я. На что мой добрый спутник ответил с удивлением: «Ты что, уже пить хочешь?» Я не хотел - я умирал от жажды, но сил объясняться не было. Я выпил, сколько влезло, для нас нашёлся даже сладкий чай. Чтобы хоть немного отдохнуть, я хитрил и растягивал, сколько мог, удовольствие от чаепития. К нам подбежала старушка и тоже остановилась «почаёвничать». Она была старушка, я не оговорился. Вы сходите посмотреть на марафон, там чего только не увидишь. Может быть, ей и не было семидесяти, но за шестьдесят было хорошо. Она и выглядела подходяще – сухонькая, маленькое личико в морщинках, росточку как у травести, ножки, как спичечки, смешно торчали из пузырящихся сатиновых трусов. Маечка была видавшая виды, цвет её просто не определялся. Она остановилась в изнеможении и, выпив маленькими глоточками стаканчик воды, спросила с надеждой: «Ребятки, сколько ещё осталось?» Когда Валера ответил, она запричитала в отчаянии. Она-то считала, что осталось не больше десяти. Она со старушечьей словоохотливостью объяснила, что это первый её марафон, что она решила просто попробовать, потому, что здоровье в последние годы подводить стало. Сколько страдания было в её голосе! Она ведь уже почти все силы израсходовала, думала, что немного осталось, но 15 километров ей просто не одолеть… У марафонцев под потными майками тоже есть сердце, нам  стало неподдельно жаль бабушку. Мы старались утешить её, как могли, Валера даже предложил побежать с нами, и, посмотрев на меня внимательно, почему-то вдруг поклялся моим здоровьем, гад, что торопиться не будем. В глазах у старушки появилась надежда. Она заторопилась допить чай и продолжила дистанцию уже с нами.   

   А бежать становилось всё тяжелее. Усталось, как и беда, не приходит в одиночку. Первую половину марафона я не думал об обуви, ведь на мне были кроссовки Asics, специальная модель для марафона, тогда они практически только появились, я, во всяком случае, о такой компании даже не слышал до этого. Они были невесомые, около 100 граммов один туфель. И очень удобные, теперь я только в таких и бегаю. Но у них был один недостаток – они были совершенно новые, я купил их в вечер перед забегом. И после 20-ти километров это сказалось. Я почувствовал, что мизинцы на обеих ногах стали гореть, но переобуться было не во что, а остановиться нельзя. Валера не дремал: «как бы тяжело не было – беги», -  не уставал напоминать он. И я бежал, даже когда носки новеньких белых кроссовок стали красными от просочившейся крови.

   А спуски постепенно стали короткими, как стометровки. Зато подъёмы превратились в километры. И каждый новый подъём я начинал уже без всякой надежды преодолеть, но бежал и бежал. И одно только слово твердил... Вернее, одна только фраза крутилась безостановочно в голове: «Плавать по морю необходимо...». Я ведь по образованию доктор, довольно времени провёл я за латынью на первом курсе, зазубривая наизусть пословицы. «Navigare necesse est, vivere non est necesse». Это, вообще-то, Плутарх придумал, когда в своих «Сравнительных жизнеописаниях» рассказывал о римском полководце Помпее Сексте. История это известная, у Помпея приказ был, хлеб в Рим морским путём доставить, (другого-то не было), а на море буря как раз разыгралась. Вот, по словам греческого автора, Помпей и сказал, чтобы подбодрить товарищей: «Плавать по морю необходимо, жить – не так уж необходимо». Но это они плыли, и у них цель была, жизненно важная. А я-то кому и чего доказываю? Мне бы пол марафона хватило, выше головы. Я после двадцати километров и всё удовольствие, какое мог, получил, и устал уже, как собака... И римляне больше не голодают! Но ведь недаром язык наш великий и могучий, торжественные словесные конструкции древних он выразил без пафоса, понятно и просто: «Назвался груздем – полезай в кузов». А я назвался, и ничего мне больше не оставалось. И я бежал, и безликий, как автоответчик, голос Помпея в голове подбадривал меня: «плавать по морю необходимо...»  Я ведь говорил уже о философии... Куда бы русскому человеку без неё?..

   Но всякий подъём когда-нибудь заканчивается. И вот, на очередной вершине, когда круги в глазах посветлели, я вдруг заметил, что наша спутница исчезла. «Валера, а где бабуля?», - хватило сил у меня спросить. Валера тоже стал вертеть головой, даже бежал какое-то время спиной вперёд, вглядываясь в украшенную с обеих сторон вековыми соснами извитую и пустынную асфальтовую дорогу. Но никого не было на дороге, никто не торопился нас догонять. «Сошла, наверное», - сказал Валера и успокоил, что, «по идее, её должны подобрать машины организаторов».

   И мы снова побежали. И за спуском снова неумолимо стал приближаться очередной подъём. Я с тоской старался оценить его крутизну, когда Валера вдруг указал рукой вперёд. Я не увидел там ничего особенного, только фигурка человека метрах в пятиста впереди. Фигурка была маленькая, несуразная, трусы смешно пузырились над тоненькими ножками... «Валера, что это было?» – только и смог сказать я, когда до меня дошло, что фигурка с пузырящемися трусами в пятиста метрах впереди и была наша немощная товарка. Валера посмотрел на меня, мне показалось даже, с лёгким испугом, и неуверенно протянул: «Да ...», ну то есть, сказал, что тоже не может понять... В другое время мы бы посмеялись такому сюрпризу, но тогда сил на это у нас уже, к счастью, не было. И позже я убедился, что смех на марафоне тоже может сыграть очень злую шутку. Больше бабулю мы не видели. Какое-то время фигурка ещё маячила вдалеке, но за очередным подъёмом пропала совсем. И на финише мы её не встретили - видимо, сразу пошла отдыхать. Да и я, сказать по-правде, не думал больше о ней. Наверное за километр до финиша я увидел белую с красными полосами машину скорой помощи. Мне давно уже было нехорошо, тепло стояло непривычное для начала июня, сухой ветер не освежал, а солнце только изредка скрывалось светлыми облачками. И вместо головного убора на мне была лишь полоска из махровой ткани, чтобы пот не стекал в глаза, которую я периодически выжимал. И за несколько шагов до «скорой помощи» я почувствовал, что в глазах у меня потемнело. Я предусмотрительно опустился на колени, а потом даже встал на четвереньки, чтобы обеспечить лучший приток крови к голове.

   Пришёл я в себя от нашатыря, ударившего в нос. Тошнило меня меньше, и я мог уже различать лица. Я лежал на носилках, а хмурая докторица измеряла моё давление. Мне захотелось её успокоить, и я сказал, что я доктор. Она посмотрела на меня, на пропитанные кровью кроссовки и сказала, что знает, где таких докторов надо лечить. Но я сел, и попросил глюкозы. Докторица из двух больших ампул вылила мне гюкозу в стаканчик, я выпил, взял у неё ватку с нашатырём и мы с Валерой снова побежали.

   Наверное, это был самый мучительный километр в моей жизни, но по счастью, сознание моё было так затуманено, что сейчас я только смутно, как непреходящий кошмар, вспоминаю ощущение невыносимой муки во всём организме.

   Но я добежал до финиша. И я был жив. Нас встречали как космонавтов. Нам дали по маленькой, похожей на бронзовую, медали. Друзья протянули пиво и гамбургеры. На брате и на наших товарищах были новенькие футболки с марафонской символикой. Когда я стал немного соображать, я удивился, почему на нас с Валерой таких нет. Я подошёл к человеку на финише, который один уже остался из организаторов встречать последних, идущих пешком, бегунов, и спросил его о футболке. Этот терпеливый человек, который ждал нас 5 часов и 8 минут, развёл руками и сказал участливо: «Бегать быстрее надо...» И тон его голоса меня успокоил. Я был счастлив. Мне никуда не надо было больше бежать! И я дал себе слово, что никакого больше бега! Целую неделю! Буду вставать на целый час позже и неторопливо пить чай перед телевизором, собираясь на работу. Если бы мои ноги могли ходить, я бы чувствовал себя как на небе. Мне хотелось чего-нибудь сладкого, шоколада, скорее всего; все свои запасы глюкозы в крови я оставил на лесистых берегах прекрасного озера Тургояк, и я знал, что сейчас куплю этот шоколад и съем целую плитку. И я это с лёгкостью сделал. Мне помогли дойти до ближайшего местного ресторана, и мы с волчьим аппетитом пообедали там тремя блюдами.

   Следующим утром, прекрасным и солнечным, я проснулся и с удивлением ощутил, что я как бы и не лежу на кровати. Я как-бы парю слегка над ней. Я даже подумал, не умер ли я? Не бывает, чтобы было так хорошо. Всё тело гудело от переполнявшей его энергии. И ноги, ноги, которые вчера отказывались служить, как дикие кони рвались в полёт. Каждая мышца звенела от напряжения, требовала выплеснуть эту мощь. И я не сдержал данного себе слова. Я надел кроссовки, не те, в засохшей крови, а свои старые, видавшие виды, и пролетел по привычной трассе, по парку, знакомый круг в семь километров. Я бы и больше пробежал, но круг закончился, а начинать новый - это уже фанатизм, это лишне. Честный милиционер Валера не обманул. Второе дыхание, о котором так долго он говорил, пришло. На второй день, но пришло.

   Три дня я летал. Даже на четвёртый день я себя ещё очень хорошо чувствовал. Великая тайна марафона мне открылась! Зря мы считаем их ненормальными - они знают, ради чего бегают! Знают, и только не говорят никому. Вот ради нескольких дней этого полёта они не щадят кроссовок, готовы умереть на дистанции, готовы даже вставать на два часа раньше и пробежать свои 15 километров, чтобы потом раз или два в году, бывает и чаще, быть готовыми пробежать очередной марафон. Я могу сказать больше, я знаю людей, которые бегают сверхмарафоны, бегают по 100 километров и больше... В следующей жизни, в следующей жизни я, может быть, расскажу вам об этом опыте. Что-то должно за этим крыться необыкновенное...    

   А Нью-Йоркский марафон продолжался. Был уже четвёртый час, как спортсмены стартовали, и к финишу теперь приближались честные бегуны. Эти люди не участвовали в призовых интригах, им не надо было строить коварных планов обойти соперника, они не имели корысти увидеть свои обескровленные непомерной нагрузкой лица в вечерних телерепортажах. Они просто бежали из последних сил к финишу, не замечая кричащей, разноцветной и весёлой толпы болельщиков, известных всему миру прекрасных улиц Великого города. Они знали, что завтра будут летать.

   Всё больше было спортсменов с ограниченными возможностями в инвалидных колясках. Приветливые ньюйоркцы подбадривали их особенно тепло. Я увидел мужественного человека без ноги, бегущего на протезе. И женщин становилось всё больше; застывшими взглядами они смотрели мимо толпы и сдерживавших её полицейских. Может быть, голубая финишная ленточка «от Tiffany» представлялась их мысленным взорам. И они бежали, с завидным после двадцати с лишним миль напором, и не было силы, которая смогла бы остановить этих бегуний. Женщины не мужчины, это пугает иногда, но  женщины не сходят с дистанции.

   Нью-йоркская весёлая толпа задавала тон празднику. Детишки, как и положено, вертели головами на плечах у родителей, смешливая чернокожая девушка-коп легко согласилась сняться со мной на фоне зеленого ландшафта Центрального парка; все разом принимались кричать и размахивать флагами, когда мимо пробегал очередной, мечтающий о финише, марафонец. Вырвавшиеся на свободу шары, будто танцуя, уносились с ветром в безоблачное небо. Жёлтые таксикэбы, в дгугое время не пропускающие даже копов(!) с мигалками(!), (я живой тому свидетель!) осторожно двигались по ставшей почти пешеходной 59-й улице. Студентки хай-скул на всех языках кричали и подбадривали себя, зрителей и спортсменов. Только в замечательном сибирском городе Омске встречал ещё я таких благодарных и по-детски непосредственных болельщиков. Там тоже девчонки задавали тон, визжа и прыгая, даже не представляя, как помогали нам, продолжавшим бежать последние километры на одной только тупой силе воли.

   Но недаром я говорил, что я опытный марафонец. Мой намётанный взгляд ещё вчера, когда я смотрел в интернете маршрут марафона, заметил особенность, которая никогда не придёт в голову стороннему наблюдателю. Трасса марафона в Нью-Йорке – самая «гуманная» из всех мною виденных. Потому что в Нью-Йорке спортсмены не видят бегущих им на встречу более быстых, заканчивающих дистанцию, марафонцев. Оказавшись после Стейтон-Айленд, Бруклина, Квинс и Бронкса на 59-й улице в Манхэттене, они бегут на север по 1-й авеню и совсем не подвержены пытке наблюдать близких к финишу, бегущих обратно с севера к этой же 59-й улице своих более быстроногих товарищей, потому, что те возвращаются по невидной им 5-й авеню.

   И в Москве, и в Омске, и в маленьком зауральском городе Шадринске мне приходилось наворачивать круги по одним и тем же улицам с моими более быстрыми товарищами. Это сейчас я могу произнести слово товарищ. Но тогда, когда я видел, что этот «товарищ» обошёл меня на круг и уже финиширует, а у меня впереди ещё вечность, ещё 17 км – какой он мне был товарищ!

   Но это были уже последующие марафоны, и готов я к ним был куда лучше, чем к первому. Да и гор ни в одном из этих городов не было. И совсем невыносимо там было бежать только последние 10 километров. И я хорошо запомнил, с какой лёгкостью пробежал в Москве первые 27 километров. Я и попить-то остановился тогда только для порядка. И у меня даже появилась надежда, что марафон не будет слишком тяжёлым. Я бежал и думал, что самое здоровое отношение к марафону у москвичей. Сколько вы думаете было болельщиков на 21-м Московском Международном марафоне в 2001 году? Нет, не угадали! Вы ни за что не догадаетесь! Я вас даже мучать больше не буду: столько же, сколько было в юбилейном 2000-м – НИ  ОД-НО-ГО! Всю философию московского здравомыслия выразила милая девушка, продавщица из бутика в холле тогда ещё существовавшей гостиницы «Россия». Я был сражён её густо накрашенными глазами и признался как на духу, что приехал на марафон. Она посмотрела на меня во всех смыслах свысока, раскрыла рот и сказала с непередаваемым московским выговором: «А за-ачем ва-ам этт’ на-ада-та?».

   Вот так я расслабленно размышлял о московских девушках, любовался на серую Москву реку и упивался иллюзией не слишком тяжёлого марафона, пока не приблизился 33-й километр. После чего всё встало на места. Марафон, как ему и положено, стал кошмаром. Я видел, пробегая мимо линии финиша, как на другой стороне улицы, метрах в пятидесяти от меня, счастливчики с издёвкой вскидывают руки на финише, как переходят они на шаг, как им подносят встречающие их товарищи напитки и бутерброды, как они садятся иногда прямо на мокрый асфальт и НИКУДА большее не бегут. А мне оставалось ещё больше 10 км.

   И на всех последующих марафонах я замечал одно и то же. Когда бежишь, и ощущаешь своё тело невесомым, и удивляешься собственной выносливости и считаешь всякий раз, что на этот-то раз всё обойдётся - неизбежный, как конец света, всегда приближается 33-й километр. И тогда любая мелочь может просто не дать закончить дистанцию. В Омске даже философия, которая так меня спасала всегда, чуть не стала такой причиной.

   Мы ехали туда впятером на вместительной машине брата, и среди нас был товарищ, доктор,  который не употреблял выражений. Дорога была длинной, мы рассказали все анекдоты, все смешные и глупые истории, какие могли вспомнить, и мой брат первым обратил внимание, что наш приятный спутник ни разу себе ничего не позволил. Мне-то понять его было легко, я сам без особой надобности речь свою не украшаю, но остальные были металлурги, им без выражений нельзя. Мы и на эту тему обменялись мнениями, можно ли вообще русскому человеку без выражений? Тема серьёзная, так что, когда мы въехали ночью в Омск, обсуждение так и не было доведено до конца.

   И вот, погожим августовским сибирским деньком, по праздничному городу (марафон в Омске приурочен ко дню города), под весёлые крики подбадривающих нас болельщиков, мы достигли этого 33-го километра. В Омске он пришёлся на линию финиша. Каких-нибудь сорок метров отделяли нас от неё. Но не про нас была эта, украшенная аркой из воздушных шаров, линия. Нас наш тяжёлый рок вёл мимо неё по петле в 9 километров и 195 метров. Где-то впереди, на одном из перекрёстков, был поворот, но и до него было 4,5 километра. Едва не лишаясь рассудка, удалялись мы от арки из разноцветных воздушных шариков. Ни сладкий чай, ни выпитые энергетические напитки, не придавали нам больше сил. К тому же, в Омске я совершил ошибку, которую не мог себе позволить. Я бежал в майке с символикой своего предприятия. Майка была красивая, белая с красно-синим рисунком. Но она была хлопчатобумажная, а не современная синтетическая, в каких я бегал раньше, и к тридцатому километру повторилась та же, что и с кроссовками, история. Намокшая тяжёлая ткань стёрла мне соски на груди. И теперь по мокрой майке стекали, расширяясь книзу, две полосы крови. Но я продолжал бежать, и пытку мою усиливал вид бегущих нам навстречу быстроногих счастливцев. И в минуты самой невыносимой муки снова проплывали в сознании картины моей прошлой жизни. Я вспомнил, как много я болел в детстве. Я ведь перенёс пневмонию в двухмесячном возрасте и моя добрая мама с трудом меня выходила... Если бы я умер тогда, я был бы сейчас ангелом, жил бы на небе. Смотрел бы сейчас с заоблачной выси на праздничный город, пел бы с хором ангелов, чтобы смогли забыться хоть ненадолго бегущие внизу измученные человечки...

   Но я не стал ангелом. И я не жил на небе, и мне надо было добежать до этого поворота, чтобы хоть что-то, хоть вид бегущих мне навстречу финиширующих товарищей, не терзал меня больше.
   Не одному мне было невыносимо, мой брат прервал молчание, которое давно уже витало над нами, и измученным голосом, как выдохнул, проговорил едва не в отчаянии: «Ну где этот ... поворот?» И как будто Господь нас услышал в этот самый момент, потому что человек в ста шагах впереди стал поворачивать, и вот уже мы увидели его, бегущего нам навстречу.

   Не знаю, что придало нам сил, но после поворота мы немного оживились. Брату даже захотелось поговорить о высоком. Он задумчиво, будто вглядываясь в вечность, сказал, продолжая вчерашнюю нашу учёную дискуссию: «Ну хорошо, я сказал: ‘Где этот ... поворот’, а какое бы ты слово подобрал?» Вопрос был серьёзный, и я из последних сил принялся думать. У меня даже в висках через какое-то время стало постукивать. И вдруг меня озарило! Я повернулся к брату и восторженно выпалил: «Николай! Нет другого слова!»

   Я уже сказал выше, это нас чуть не погубило. На нас напал смех, истерический, неудержимый, ноги мои стали подкашиваться и заплетаться одна за другую, меня охватил ужас от того, что я понимал, что если упаду сейчас, больше уже не встану. Мы с братом перешли на шаг, и некоторое время просто поддерживали друг друга руками.

   Из последующего на этом марафоне мне запомнилось только, что когда мы добежали до отметки 42 километра, финиш в 195 метрах впереди показался мне далёким, как горизонт. И я всерьёз подумал, что не добегу до него никогда... Я и не помню этого финиша. У меня есть памятная майка и красивая серебристая медаль Омского марафона. Я храню эти трофеи, но глядя на них, никак не могу вспомнить ни финишной черты, ни момента, когда я остановился, ни даже как тронулись мы в обратный путь. Только как отдельные прострелы в сознании: огромный гамбургер... пиво в пластиковом стакане... волчий аппетит и снова желание чего-нибудь сладкого... И только через несколько часов сознание вернулось ко мне. Мы пробили колесо по дороге и, пока водитель менял его, мы стояли одни посреди желтеющей бескрайней зауральской равнины, последние жаворонки звенели в бездонном небе. Мы пили шампанское и не могли надышаться щемящим и сладким воздухом нашей прекрасной родины.   

   И вот теперь я стою сторонним наблюдателем в марафонской Мекке Нью-Йорке, и завидую обессиленным счастливчикам, приближающимся к финишу. Когда-нибудь,  когда-нибудь, может уже в следующем году, я расскажу и об этом марафоне-мечте, обо всех его 26 милях и 385 ярдах, о видах нью-йоркских «боро» с марафонской трассы и обо всех этих людях, стоящих и живущих на приветливых улицах города Большого Яблока. 

Владимир Шилов, газета «Русская Америка», Нью-Йорк